Петр Ловыгин стал известен благодаря ЖЖ и одному из московских биеннале: в середине нулевых он снимал фантазийные серии фотографий, которые пользовались галерейным успехом еще много лет. Сейчас Петра знают по довольно провокационному ютуб-каналу “Петенька-Планетка”: Ловыгин снимает проституток, бедные кварталы и местных жителей в самых экзотических странах мира. Мы решили поговорить с Петей и узнать, как он воспринимает свою работу.
– В своих постах в ЖЖ ты цитируешь Артюра Рембо – ты из семьи архитекторов, преподавал в университете. То есть тебя вполне можно назвать интеллектуалом. В видео же совершенно другая история: можно сколько угодно говорить, что это юмор, но “страна милых безработных долбоебов”, насмешки над бангладешским дедом – это слишком. Ты реально так пренебрежительно относишься к людям? И если нет, то зачем это все?
– Нет, я отношусь к людям очень хорошо. Тебя подводит собственное восприятие – ты не попала в струю, условно говоря. Ты не слышишь интонации. Ее может не услышать еще тысяча человек – но три тысячи ее услышат. Естественно, что человек с таким уровнем образования, восприятия и с достаточно большим опытом путешествий в принципе не может быть расистом, шовинистом, как-то плохо относиться к людям, которые населяют тот или иной регион – потому что мне среди них гораздо комфортнее, чем среди моих соотечественников. Так что это вопрос исключительно восприятия. В данном случае – твоего.
– А что это за интонация? Как ее слышишь ты?
– Это добрая ирония. И добрый стеб. Если кто-то будет так же общаться со мной – я абсолютно спокойно к этому отнесусь.
– То есть “милый безработный долбоеб” – это не уничижительно?
– А что такого? Так же и про меня можно сказать, я не обижусь на это. Я реально безработный, долбоеб в каком-то смысле, и очень милый – в чем проблема? А тот-то дед вообще был такой – арахис, застрявший в бороде, красный шарф, реально целый день стоит на вокзале и нихера не делает. Как его еще назвать? Все правильно.
Понимаешь, просматриваемый контент из этого просто так не сделаешь. Если ты будешь ходить такой “какие везде красивые люди, как все мило, какая прекрасная архитектура” – тоска. Я на третьей минуте уже это выключу, я сразу все пойму. А когда есть хоть какой-то напряг – у тебя это вызвало такие эмоции, у кого-то другие – но ведь вызвало.
– Мне кажется, помимо скучного “посмотрите направо, посмотрите налево” есть еще много вариантов коммуникации с людьми, общения, съемок.
– Естественно, у каждого свое. Есть ребята, которые делают очень клевый контент – все придут, по делу, поставят камеру на штатив, пообщаются с местными жителями, как в “Хочу домой”. Но у всех разные форматы, разная стилистика. Хорошо, что есть и то, и другое.
– А почему тебе лично нравится именно такая стилистика?
– Потому что я сам по жизни общаюсь с людьми так. Дело не в стране, я и здесь могу общаться с людьми так. Нет такого, что это страна третьего мира, я тут ручки почищу после общения с ними. Я даже уверен, что в Англии еще большие долбоебы, чем в тех же Бангладеш или Пакистане.
– А выпуск, где вы с Варламовым ходите и гнобите сирийского гида, который просто делает свою обычную гидскую работу?
– Понимаешь, мы за эту работу платим. Предварительно мы высказали определенные пожелания – а нам прислали вот такого персонажа. Опять же, мне нужна драматургия. Я же отстранился, я – сторонние глаза, я наблюдаю за конфликтом. Варламов разруливает. У них там реально конфликт отцов и детей, конфликт поколений, конфликт совершенно разных восприятий туризма. Одному надо показать здание девятнадцатого века, а другому подавай реальную жизнь. Я просто это показал. Но мне важно, чтобы была драматургия. Реально, если бы не Варламов, мы бы очень тугой бы контент сделали из этого всего.
– А тебе не кажется, что “мы взяли гида, пошли на экскурсию, и вот наш гид какой-то херовый” – история не особо увлекательная в принципе?
– Так вот твоя задача – из этого говна вытащить, как-то ее обернуть, сделать из этого конфетку. Мне очень это интересно – вот так поездить после стран третьего мира, например, по Европе. Потому что я понимаю: Европа мне не даст того, что дадут Ангола или Кения. Но я называю это гимнастикой для ума: когда у тебя слабый соперник, ты понимаешь, что как ты его все равно забьешь. А тут наоборот: такие страны, как Германия или Бельгия – это очень серьезный соперник.
– Ты говорил, что никогда не откажешься от харизматичного попутчика с юмором. Варламов – харизматичный и с юмором?
– Единственный его минус – у нас существенно отличаются бюджеты. Вино не должно быть дешевле определенной планки, жить он будет только в семизвездочном отеле, а мне не то что не по карману – у меня философия другая в поездках. Я могу прекрасно провести время за бутылкой пива, которая стоит 40 рублей, и это будет гораздо веселее. И жить я могу черти где, а он ниже определенного уровня опуститься не может.
А с точки зрения юмора – да, у него все абсолютно нормально. У него хорошо язык подвешен, это его большой плюс. Еще в своих работах он не показывает себя таким, какой он есть на самом деле – команда, которая делает его видеоконтент, сильно фильтрует. Не допускает каких-то тем, которые, например, запрещены на ютубе.
Когда-то мы с другом сформировали признак достойного попутчика – чтобы человек не обламывал. Вот когда все идут в какое-то место, а один начинает – блядь, я туда не пойду. Либо уж ты туда заходишь и ведешь себя – ну пускай будешь конфликт какой-то, ты будешь говниться, пусть – но ты зайди, не надо обламывать.
– Ты вообще любишь с кем-то ездить, да?
– Да, мне так удобнее – я вообще человек закомплексованный. Например, если я иду в Москве, и мне нужно снимать – я буду дико стесняться, потому что все вокруг понимают, что я говорю.
– То есть ты вообще стеснительный человек?
– Очень, очень стеснительный.
– Кстати про Варламова: что за история с Сомали, вы поссорились из-за этой поездки?
– Да нет, нет. Это была моя идея изначально туда поехать, и я начал месяца за два, за три это все прорабатывать. Потом у него возникли пожелания. Он был там раньше, и теперь хотел жить в гостинице подороже, хотел к пиратам – так ценник вырос с 2,5 до 7 семи тысяч долларов. Я такую сумму не считаю нужным тратить за два дня пребывания, это дико. В итоге он жил в той же гостинице, что и я, потому что другая просто не отвечает нормам безопасности. Пиратов он никаких не видел. А так никакого конфликта, в июне вместе в Армению поедем. Говорят, что в сегодняшнем ютубе играют роль коллаборации – и коллаборацию с ним я считаю достаточно успешной. Народ пришел, дал такой толчок большой каналу.
– Сколько примерно подписчиков?
– Их стало больше на 30 тысяч, то есть примерно на треть.
– К слову о конфликтах: не могу не спросить про историю с Поехавшим – понятно, что это пиар, и вы даже тратили деньги на его промо. И вот вопрос – почему такой дурацкий формат?
– Не то что дурацкий, но да, он дал мне много негатива, к которому я не привык. В том ритме, в котором я сейчас работаю, начиная с выстрелившей серии про Северную Корею, у меня негатива было очень мало в комментариях. А тут пришло огромное количество говна. Люди, которые реально в это вписались, поверили в это.
Я не могу сказать, что это что-то дало, никакого прироста в подписчиках. И вот этот привкус ненависти, который пришел от людей – я как будто увидел другой ютуб, ютуб за пределами своего канала.
– А как вы это придумали вообще?
– Это была его идея.
– Сколько денег-то потратили?
– Много. Много. Можно было день в Сомали провести. Слетать туда-обратно, и еще бы осталось.
– Кстати, сколько денег приносит канал? Ты говорил в одном из интервью, что 50 тысяч стоит интеграция, сейчас тоже?
– Да нет, ты что. Мне такие деньги никто платить не будет.
– Да? Это же цитата.
– Слушай, одна серия приносит в районе ну максимум тридцати. Чем больше сделаешь серий, тем лучше.
– У тебя интеграция в каждом выпуске?
– Да, сейчас реально очень поперло. Я даже откладываю заказчиков на июнь – и все готовы ждать, настоящая очередь. Но я стараюсь не раздражать зрителя, так что двух интеграций в одном ролике не бывает: один пре-ролл, одна интеграция, плюс донаты – примерно так складывается эта сумма.
– А как с монетизацией? Провокационного контента у тебя хватает.
– Тяжело. Где-то месяц сейчас мы работаем с агентством, и они следят за метаданными. Ограничение монетизации постоянно вылезает. Бывает, что включается через день, и все деньги проходят мимо тебя. Что касается определенных тем – вообще непонятно, как сейчас работать с тематикой той же проституции. В Бельгии я показал просто квартал красных фонарей, без каких-либо подробностей – все, сразу ограничили монетизацию. Значит, этот контент теперь надо выносить в отдельную серию – и понимать, что он ничего тебе не принесет. Это сказывается и на канале в целом. Но я все равно работаю вопреки, потому что меня прет.
– Я хочу немного вернуться в прошлое. Раньше ты снимал в основном арт-проекты. 2008, Ольга Свиблова (руководительница Московского мультмедиа арт-музея), биеннале – какие у тебя впечатления от общения с миром искусства?
– Это сложно. Нужно быть очень актуальным – а я ни хрена не актуальный. Это и по ютубу видно. Я гну свою линию, хотя надо снимать, там, про дочку Алсу, чтобы быть на волне. Потому что за редким исключением те мои видео, которые на нужной волне вышли – они выстрелили, и если каждый раз следовать этому правилу, то вообще будет хорошо. А я не такой. На актуального художника я не тяну. Соответственно, шансы куда-то пробиться со всей этой ласковой нудятиной, которую я делал, низкие.
– Тебе больше не нравится она?
– Кто?
– “Ласковая нудятина”.
– Я остыл к фотографии в целом. После того, как видео появилось – это же столько новых возможностей. Формат ЖЖ – текст и фотография, ресурсы ограничены. А музыка, диалоги, сложные интонации, пускай некоторые их не поймут. А фотография для меня – мертвое искусство. Да, ты можешь передать цвета, какую-то метафору. В видео это сложнее – разве что это видеоклип, может, я когда-то до этого дойду. Хотелось бы.
– Ты же снимал видеоклипы.
– Да, и я сейчас рассматриваю ютуб как какой-то переходный этап. Отточить свои навыки в монтаже, в придумках разных, чтобы потом снимать что-то более серьезное. Даже если ты начинаешь с камерного формата, туда можно много идей вложить. Но к большому кино я пока вообще не готов. Если мне сейчас сказать: сядь и пиши сценарий – что вы, о чем? У меня ни одной мысли в голове. Я не дорос. У меня мозги не доросли.
– Проект “Смерти моих любимых” – отдельная страница на ютубе, год работы, а его никто не смотрит. Ты не чувствуешь себя недооцененным?
– Я ничего для этого не сделал. Я пару раз засылал ее на биеннале Свибловой, но она такой человек: может увидеть, сказать “круто!” – и забыть об этом. У нее поток. Есть какая-то легкая доля обиды. Причем я всегда хотел сделать из арт-проекта что-то универсальное, что подоходило бы всем. Вот Чехов, вот Боб Марли – и вот они умерли: и времени много не занимает, и сами истории интересные, их многие не знают. Ну ладно, не зашло – и хрен с ним.
– Вернемся от искусства к жизни. Ты говорил, что португальская квартира – это имиджевая вещь. А что это за имидж?
– Не мой имидж. Это в принципе имиджевая вещь. Если опросить десять людей, которые знают меня поверхностно – что они скажут? “Ну, короче, у него такой контент там, алкотреш, проститутки, и еще у него дача в Португалии”. То, что откладывается в памяти. Можно быть невъебенным художником и прочее, но тебя никто именно поэтому не запомнит. А сама квартира для меня как-то – есть и есть, я могу годами там не появляться.
– А много ты вообще делаешь имиджевых шагов, чтобы произвести впечатление?
– А что такое имиджевый шаг?
– Какие-то вещи, которые ты делаешь, чтобы позиционировать себя определенным образом.
– Например, очень многие реагируют на то, как я выгляжу. Для меня же это абсолютно нормально. “Петушиный ирокез”. Блядь, чувак, да ты в 21 веке живешь – включи футбол! Там все такие, они все пидоры, что ли, по-твоему? Я понимаю, что ты пишешь из какой-то деревни, ты в другой среде, для тебя это нонсенс. Для меня это нормально.
Очень многие вещи, которые кажутся напускными – для меня они абсолютно нормальные. Я вчера читал биографию предка Льва Толстого – Федорова Ивановича Толстого. Бля, вот чувак. Про него вообще никто не знает. Он реально жег, своими какими-то нестандартными ходами – я вообще так не умею. Очень жаль. Очень хотелось бы, чтобы этим внешним моментам соответствали такие ходы поведенческие, иногда чтобы раздражать, иногда… Ну, чтобы не было скучно.
– Есть такая история, женщина как аксессуар: идеальная ухоженная спутница, которая всегда молчит и улыбается. И это вопрос про твою жену. Вы сильно объективируете ее во всех видео: Дынечка – это грудь, это ноги, она почти везде раздетая по максимуму. При этом личности не видно вообще – а, насколько я знаю, Маша – врач-стоматолог, и вообще достаточно характерный человек. Зачем?
– Есть определнная зрительская потребность. Если ты будешь показывать ее, опять же, вот эти все какие-то внутренние нюансы… Про стоматолога вообще никто не знает. У меня 95 процентов аудитории – это мужики. Им это вообще все неинтересно. Они реально думают: “Дынечка” – это потому что дынечки, хаха. На самом деле это произвище…
– Про мармелад со вкусом дыни, который она ела при вашем знакомстве.
– Да. И есть еще один момент: ей тяжело перед камерой. Те же «Своим ходом» – там Лиза половину берет на себя, она может что-то рассказать в кадре, что-то объяснить. Мне нужен человек-помощник. Который мою деятельность хоть чуть-чуть разгрузит. Потому что она капитальная: все это смонтировать, вся это логистика – это пиздец просто, и я все это делаю один. В тех парах, где люди путешествуют вместе – они и работают вместе, кто-то монтирует, кто-то еще что-то делает. А у нас сто к нулю.
– А ей не обидно, что ее воспринимают просто как грудь и ноги?
– Не думаю. По крайней мере, ко мне претензий, что “ты меня только так показываешь”, вообще не было. Любая девочка хочет красивые видосики, пусть даже для личного пользования. Красивые фоточки. Нормально. Тут нет проблем.
– При этом на фоне нее… Ну, у тебя такой маскулинный образ. Бордели, бухло. Почему твой имидж сейчас именно такой?
– Я сразу скажу – я не вру. Я такой. Может, я могу усилить градус общения иногда, просто сейчас не считаю это нужным. Но обычно все на импровизации. Вот как есть – так оно и показано, что касается видео. Единственное, что я могу перед камерой быть пораскованнее, чем в общении с человеком вживую. То есть иногда по видео кажется, я прям такой, а вот мы пойдем куда-то – и мне к часу ночи уже домой захочется. Я могу вообще никуда не ходить, оставьте меня дома вообще. Может, уже возраст сказывается.
– А сколько тебе лет?
– Тридцать семь. Для меня уже все в жизни было. Когда говорят “это проходит” – это реально проходит. Я больше удовольствия получу, если я посижу дома, что-то помонтирую, попридумываю, это для меня такая замена вот этим всем тусовкам. Смысла не вижу.
– В итогах 2018 года ты пишешь, что “ходил со скрытой камерой ходил в квартал красных фонарей Калькутты, где максимум, что смог позволить из этических соображений – приватный танец”. Этические соображения – брак? Или что-то еще?
– С кем, с проституткой?
– Нет, твой!
– А. Нет, там именно чувство осознания, что это очень такое место… Грязное, не в плане даже… Будем говорить своим языком: в плане контингента. Бывают разные бордели – и есть достаточно чистые, где девочки справку приносят каждый месяц. А есть какой-то трешак, Калькутта там, Мумбаи, где это стоит копейки – для нас, разумеется. И плюс какой-то визуальный эффект от этих женщин… Через камеру смотреть – нормально, но не более того.
– А у тебя был секс за деньги?
– Да, конечно.
– В каких странах?
– Сколько тебе надо перечислить? Пятерки хватит?
– Хватит, да.
– В Колумбии. Куба, Филиппины, Таиланд, наверняка в какой-то африканской стране. Амстердам. Как ни странно, в России не было ни разу.
Это познание страны для меня. Алкоголь, проституция, парикмахерские, кладбища. Это вещи, которые от страны к стране отличаются. Отличаются захоронения людей, отличается дизайн барбер-шопов, и проституция тоже – одна из составляющих имиджа страны. Проституция Колумбии совершенно иная, нежели в Эфиопии или Кении, проституция в Индии – не такая же, как на Кубе. Это определенный слой культуры.
– А мне давно было интересно – как это вообще происходит? Я вот даже на классических свиданиях чувствую себя очень глупо – когда встречаешься с незнакомым человеком с прицелом на секс.
– Ну, тут надо конкретную страну брать. Вот, например, Колумбия. Там много криминала криминала – и, соотвественно, в сфере проституции тоже. И мы пришли в клуб в Боготе, который находится в очень нехорошем районе – Санта Фе, меня на следующий день там ограбили. Но это я сейчас знаю, а тогда мы приехали – ну, Санта Фе и Санта Фе, стоим у бара, всех стебем, как обычно. Когда ты не знаешь, что есть опасность – ты ее и не чувствуешь. Мы зашли когда в бар, единственное, на что нас проверили – это на оружие. Уже можно было подумать. Внутри бар такой: наркобароны, табачный дым, стоят девочки по три-пять – и сразу видно, зачем они стоят. Они все понимают, мы все понимаем. На ломаном испанском договариваемся о цене. Бордель оказывается на втором этаже – очень удобно, никуда вообще идти не надо. Ты из предложенного контингента в семь-восемь девушек выбираешь ту, что тебе понравится – зачем тебе страшненькая? Ты выбираешь ту, что тебе подходит. Весовые категории – вот я не люблю, например, толстых: мне чем худее и чем миниатюрнее, тем лучше. Все. Поднялись, сделали свои дела.
– То есть внешних данных тебе достаточно?
– Ну, остальное не узнаешь, пока не попробуешь. И мне же не жениться. Ты как кобель – поставил свою метку в этой стране. Пять-десять минут – и побежал дальше. Ну, да, это потребительское отношение. Но женщина же сама вышла и сама стала этим заниматься.
– Это очень сложный разговор. И у меня про это как раз есть вопрос. В 2017 году ты планировал выход книги “Узник цветных борделей”. Есть ли еще такие планы?
– Да, есть, я ее мусолю уже года три. Но я прекрасно понимаю, что чем дольше я ее делаю, тем меньше мы читаем книги вообще. Может, когда-то я ее и выпущу.
– Почему я вообще заговорила про эту книгу. В разговоре о проституции всегда есть некоторая этика – как правило. Мы понимаем, что за этим стоит, какой уровень жизни, почему все происходит именно так. Тебя как-то волнует эта этика? Или это тебя не касается?
– Нет, у меня совершенно свободное к этому отношение. Оно близко к тем странам, где сходить… Где вопрос стороннего перепихона – он совершенно лайтовый. Например, в Африке там…
– Но сторонний перепихон и проституция – это разные вещи. Перепихон – дело добровольное, а, участвуя в проституции, ты поддерживаешь рабскую индустрию.
– Ну смотри. На Кубе, например, нет проституток. Но каждая – проститутка. Это сторонний перепихон, когда брат сдает сестру иностранцу. Она же не становится от этого проституткой. Она провела время – и заработала денег для семьи. Смотри на это так, например.
– Да, но сторонний перепихон – это про влечение и про секс, а проституция – это жертвование собой за деньги. Это же совершенно разные вещи.
– Нет, просто в некоторых местах совершенно спокойное отношение к этому. Человек, которого ты первый раз видишь, может быть старше тебя в два раза – и для тебя это просто пятнадцать минут, вот ты как села и поела. Вот у кубинских девушек – да и у африканских такое же, я абсолютно уверен. Там никто за это не осуждает – как у нас, например – никто не будет на тебя смотреть косо, потому что все такие же. И никто не откажется – ввиду своего социального статуса небогатого.
– То есть ты реально думаешь, что им “не сложно”?
– Я реально думаю, что им не сложно. Мы же тоже должны понимать, что одно дело 70-летний старик – в шортиках, в очечках, приехал из США, еле ходит. И за ним стайка бежит темнокожих девушек. А другое дело – молодые парни лет по двадцать-тридцать, которые приехали с теми же целями. Девочкам же не все равно. Опять же, химия там может и не возникнуть.
– Надо думать.
– Но давай мы вот как дробь в арифметике сократим – и с молодым все же как-то поприятнее.
– Если серьезно говорить, то мне кажется, что у людей, которые завязаны с секс-работой, настолько деперсонализированное отношение к своему телу, что им все равно. И это жуткая история.
– Но это есть. И если государство не может, скажем, им помочь – то почему нужно осуждать тех, кто является потребителем? Если там Фидель не создал им условия, или африканский диктатор. А я приехал – и дал им заработать. Ну, не месячный бюджет за десять-пятнадцать минут, но что-то близкое к этому. Мы разошлись, она забыла, кто я и как меня зовут, и я… Ладно, я вспомню. Стараюсь такие флешбеки сохранять в памяти.
– Мне кажется, что то, что ты говоришь – это тоже оправдание для себя.
– Слушай, ну мы вот с тобой сидим в центре Москвы, и мы… Мы так воспитаны с тобой. В наших семьях, в нашей стране это порицалось всегда. А если бы мы пожили тридцать лет в совершенно другой среде, где – как плюнуть, сигарету выкурить?
– Не знаю, я – женщина, и я достаточно хорошо понимаю, что такое секс с тем, кто тебе не нравится. И ни в какой культуре – особенно на потоке, особенно за деньги – это не может не травмировать.
– Я не против, если они не будут брать денег. Я только за. А если по любви?
– Если по любви – нет вопросов. Я говорю о жесткости индустрии. Но я тебя поняла.
Смотри, примерно в 2000 году ты принял ислам, и в 2005 уже работал над дизайном обложки журнала “Минарет”. Расскажи, как вообще так получилось, что ты принял ислам? При каких обстоятельствах, где это происходило?
– В Ярославле. Мне всегда сложно об этом говорить, потому что это был эволюционный процесс – ты начинаешь интересоваться той или иной культурой, через музыку, через литературу приходить к пониманию, которое объяснить на словах очень сложно. Кто знает – может, прочитал бы я “Сиддхартху” Гессе, и был бы буддистом. Но я из чего выбирал? Из религии, которая меня окружала – православное христианство – и ислама, которым я заинтересовался.
– Но как это произошло?
– Как обычно ислам принимается? Это шахада, когда ты говоришь, что нет Бога, кроме Аллаха, в присутствии трех свидетелей. Хоть сторожа в мечети. Я это и сделал, в единственной ярославской мечети. Но я никогда не скрывал, что я – не сказать лайтовый, но вот как есть в Турции светский ислам, и много стран, которые по этому пути пошли. Мне просто пишут часто в комменатариях – но ты же бухаешь. Я не бухаю вообще: я могу позволить себе выпить. Некоторые люди реально путают веру в алкоголь и веру в Бога: они думают, что первые вещи в исламе – это не пить. И не есть свинину. И я спрашиваю – а ты что-то еще знаешь про ислам? “Ну, многоженство”. Они ни хрена больше не знают. А я считаю, что если твое поведение после принятия алкоголя не несет никакой угрозы или дискомфорта обществу, в котором ты находишься – то пей, хоть упейся. Если ты стулом не бьешь чиновника из Минпромторга – пожалуйста. Как это может повлиять на веру?
– Я как раз хотела об этом спросить. В KuJi-подкасте как-то был гость – раввин, и он много говорил о разнице понятийных аппаратов верующего человека и неверующего и о том, как вообще отличается восприятие действительности. Что такое вера для тебя – и как она меняет твою действительность?
– Что такое вера для меня… Если против меня совершена какая-то несправедливость – я не буду человеку мстить, как-то оскорбляться. Я верю, что это сделает что-то за меня потом. Это вера такая, в загробную жизнь в том числе. И меня тоже это касается, если я кому-то навредил.
– И все?
– Хватит. Остальное я не смогу тебе словами описать. Я такой же – как вера меня может поменять. Если у меня нет возможности совершать пятикратный намаз – не буду его совершать. Жизнь правоверного мусульманина очень регламентирована. Я считаю, что артистичному человеку очень сложно в исламе – это религия с рамками. Но ты же не будешь говорить – давайте мне послабление, я же творческая натура. Вообще я стараюсь религиозных разговоров избегать, потому что это тоже какая-то химия, ее очень сложно объяснить и понять.
– Последний вопрос. Помнишь волшебника изумрудного города? Лев шел к нему за храбростью, железный дровосек – за сердцем. За чем бы пришел в волшебнику ты?
– За здоровьем. Чтобы оно было вечным – до смерти. Потому что все остальное… Есть ребята, которые говорят, что ни за какие деньги здоровье не купишь – и они реально правы. То есть ты, я и многие люди нашего возраста это еще поймут и уже понимают. Нет смысла желать денег. Будет здоровье – у тебя и так все будет. Ты не будешь обузой для своих близких. Можно, конечно, придумать индивидуальный ответ – но не надо этого. За здоровьем я пошел бы.
Текст: Елена Срапян,
Фото: Петр Ловыгин.
Другие интервью серии:
- Петр Ловыгин об отношении к людям, исламе и месте проституции в культуре: "Некоторые путают веру в алкоголь и веру в Бога".
- Виталий Раскалов о любви к акционизму, перезапуске канала и доходе в 100 тысяч долларов: “Популярность – это хуйня полная".
- Илья Бондарев о возвращении домой, режиссерских амбициях и жизни на дне: "Как будто бы я уже не был собой".
- Ася @gruni_ce Фомина переезде в Америку, путешествиях с детьми и кругосветке: "То ли инстаграм против меня, то ли все врут".
- Леонид Пашковский о новом формате “Хочу домой”, сложностях тридцатилетия и конфликте в Тибете: "Все уже давно карьеру сделали. А я – блогер".
- Роман Свечников о Боге, трансперсональном опыте и взрослой жизни: "В кругосветку просто так не уезжают".
Подписывайтесь на нас в соцсетях: телеграм-канал, Вконтакте, Яндекс.Дзен.
